К 28-й годовщине геноцида армян в Баку: рассказы очевидцев
«Потрясает дикость Азербайджана. Мысли только об этом», написал 18 января 1990 года в своем дневнике русский поэт Давид Самойлов. 28 лет прошло с тех пор, как в Баку целую неделю продолжались масштабные погромы, поставившие точку в долгой и славной истории бакинского армянства. Однако слова Самойлова не перестают быть актуальными. И не только потому, что все эти годы в Азербайджане не перестают цинично и целенаправленно искажать правду о «черном январе» 1990 года. Но еще и по той причине, что воинствующая армянофобия продолжает оставаться публичной государственной политикой Азербайджана, и уже в условиях отсутствия армян на территории этой страны находит иные, не менее варварские преступные проявления.
В Баку действительно не жалеют усилий для того, чтобы предать забвению истину о жесточайших погромах армян, начавшихся в этом городе сразу после «сумгаита» и продолжавшихся вплоть до своей кульминации в январе 1990-го. Однако все эти жалкие попытки неизменно обречены на провал, ибо существуют многочисленные факты, свидетельства, фотографии и видеоматериалы, подтверждающие непреложную истину: 13-19 января в столице Азербайджана был совершен геноцид, в результате которого погибли сотни, были искалечены тысячи и депортированы десятки тысяч бакинских армян. А главное – живы многочисленные очевидцы, для которых «баку» остается кровоточащей раной, незабываемой и непреходящей болью.
В июле 2017 года в рамках проекта «Обыкновенный геноцид» вышел в свет второй том сборника «Бакинская трагедия в свидетельствах очевидцев». В нем представлены воспоминания-интервью беженцев из Баку, ныне проживающих в США. Ранее сайт Panorama.am опубликовал главы из первого тома сборника. Сегодня Panorama.am начинает публикацию ряда свидетельств из второго тома, предоставленных редакции руководителем проекта «Обыкновенный геноцид» Мариной Григорян. Подчеркнем, что в сборнике нашли место воспоминания не только армян, но и русских и евреев. Полностью книга доступна здесь.
Маргарита Гайсинская. Проживала в Баку по адресу: ул. Каверочкина (бывшая 9-я Свердловская), дом 36, кв. 12.
Я родилась в семье военных врачей. Папа еврей, мама армянка – Анна Мартиросовна Ниязян. У обоих была куча орденов и медалей.
К 1988 году, когда все началось, в нашей семье было четыре врача: мама с папой, я – терапевт-кардиолог и мой муж. После «сумгаита» в Азербайджане создали так называемый Народный фронт, и вот эти нелюди толпами ходили по улицам. Если встречали человека, похожего на армянина или армянку, могли избить, убить, сделать с ним все, что хотели. И хотя потом наступило какое-то затишье, умные люди все сразу поняли и покинули Баку. Например, я помню, как один из моих знакомых врачей работал в Сумгаите врачом скорой помощи – еврей по национальности, а жена азербайджанка. Когда он, уже полуобезумевший, привез энного убитого армянина в морг, то заявил жене, что покидает Баку и вообще хочет уехать из Союза. Полетел в Москву, пошел в американское посольство. Им сразу дали статус беженцев, и они улетели.
Как раз в период затишья я заболела острейшей формой болезни Боткина. Желтела на глазах, дома все врачи и понимали, что у меня предкоматозное состояние. Но не могли отвезти в мою больницу, потому что там знали, что у меня мама армянка, хотя я всегда писалась еврейкой. Папа, которого знали во всех госпиталях, повез меня в военно-морской госпиталь в поселке Баилово. То есть, проработав в своей больнице к тому времени уже лет 17, я не могла лечиться там. Меня не отказывались принять – я сама не поехала, потому что это было опасно. И пролежала месяц в Баилове. Были дни, когда папа и мама не могли прийти меня проведать, потому что Народный фронт ходил по городу и громил все на улице.
Папа мой, наивнейший человек, работая в Доме правительства среди практически одних азербайджанцев, верил их уговорам о том, что все наладится и будет хорошо. Поэтому уже в конце 1989 года я согласилась поехать на четырехмесячные курсы усовершенствования врачей в Харьков. Оттуда трудно было понять, что происходит в Баку. Слышала, что люди уезжают, родственники многие уехали… Закончила курсы, прилетаю в Баку и… вижу, что почти никого нет – ни соседей, ни друзей, ни родственников. Соседка, русская, которая отправила мужа-армянина с детьми на пароме, встретила меня и говорит: «Ваши родители что, с луны свалились? Они не видят, что творится?» И сообщает, что последний паром с армянами ушел неделю назад – это был уже январь 1990 года.
Должна сказать, что моя мама проработала участковым врачом в поселке Кирово 45 лет. Это был интернациональный поселок, но там было очень много азербайджанцев, и мама свободно говорила на азербайджанском языке. Оказалось, что, когда я была еще на курсах, к ней подошел один из больных и сказал: «Очень прошу, больше не приходите, потому что мы вас защитить не сумеем. Убьют и вас, и тех, кто будет вас защищать». Мама ушла, это был последний ее день на работе, она с того дня не получала пенсию. Когда папа пошел получать за нее деньги, спросили фамилию. А там было написано: Ниязян-Гайсинская… И ему посоветовали уйти по-хорошему.
У меня сохранилась справка, выданная моему отцу — подполковнику Гайсинскому Зиновию Исаковичу, в которой говорится, что он, его жена Анна Мартиросовна Ниязян-Гайсинская, внучки Анна, София, дочь и родная сестра жены Сара покинули Баку с угрозой для жизни. Этот уникальный документ папа получил от коменданта Баку полковника Нечипоренко. Позвонил ему, представился, потом поехал, и полковник дал эту бумагу, сильно поругав при этом отца.
Мы не знали, что делать, как уехать. Самолетом было нельзя, потому что проверяли паспорта. Поездом тоже – добивали прямо на месте. Паромы уже не ходили. Я все упрекала папу с мамой, говорила, вы вообще понимаете, что сделали? Они и сами были в ужасе, растерялись. Нас было шесть человек: родители, мамина сестра Сара, я и двое моих детей. Нечипоренко дал нам два дня на сборы и велел, позвонить, когда будем готовы. Что взять с собой? Документы, ценности и белье на первое время. Мы собрали несколько чемоданов, папа позвонил коменданту и тот прислал бронетранспортер.
Сколько буду жить, эту картину не забуду… Мы выходим из своего дома под охраной двух автоматчиков. Кое-кто из наших соседей-азербайджанцев смотрел на нас со слезами на глазах. Не все ведь были скоты – среди них и нормальные люди были, например, некоторые из моих коллег, соседи — из тех, которые пользовались услугами моей семьи. К нам как к врачам обращались в любое время суток, и мы никогда никому не отказывали в помощи. Эти люди стояли и плакали, но ничего не могли сделать. Мы кивком попрощались с ними и сели в бронетранспортер. Хотели сперва ехать на станцию Насосная, на военный аэродром, папа когда-то там служил. Но водитель отказался. Он связался с этим Нечипоренко, и тот сказал, что единственное место, куда мы можем поехать, – Солянские казармы. Весь город был окружен, везде проверяли документы, и два автоматчика, конечно же, защитить нас не смогли бы. Через час после нашего проезда дорога к казармам тоже была перекрыта.
Папа вообще-то должен был вернуться, потому что он на работе не рассчитался, кроме того, ну хоть какие-то деньги он должен был получать, чтобы содержать нас. Собирался еще какое-то время поработать, думал, оставит нас в казармах, сам поедет домой, возьмет еду и вернется. Пошел к воротам, чтобы выйти за пределы части, и вдруг вернулся бледный, как стена. Оказывается, не только ворота закрыты, но и сотни, тысячи людей и машины плотным кольцом окружили эти Солянские казармы. Скорее всего, они знали, что там армяне. Это было после 20 января, и казармы были последним оплотом для остававшихся в городе армян. Нас было примерно 250 человек, мы приехали, наверное, последними. Там был огромный зал – Музей боевой славы, вместе с нами находились солдаты, военные, которые служили в этой части и жили в близлежащих домах. Нам выделили маты – для детей и стариков. Остальные спали сидя. И мы оставались там дней 8–9, насколько помню, до 30 января.
Естественно, после этого никакого разговора о том, что папа может выйти, уже не было. Все забыли о еде. Думали, будем голодать, лишь бы вода была. Солдаты принесли нам макароны и вермишель из своего НЗ. Мы кипятком заливали большой такой чан, все это превращалось в липкую массу, и мы ее ели. Хорошо хоть, соль была. А еще они нам давали из своего пайка по сахарку – делились. Какие-то сухарики помню… Это была вся наша еда в течение восьми дней.
Там были не только армяне, но и смешанные семьи – азербайджано-армянские, еврейско-армянские, русско-армянские. Все готовились к худшему. Помню, сидел у двери азербайджанец с винтовкой, он служил в этой военной части. Папа спросил его, мол, что ты сидишь с винтовкой?». А за спиной у него жена и двое детей. И парень говорит: «Я своих знаю лучше, чем вы. Лучше я застрелю свою жену, детей и застрелюсь сам, чем допущу, чтобы ее насиловали на моих глазах».
День прошел, второй, третий… Мы были полностью оторваны от мира. Единственное, о чем все время думали, — почему Москва не принимает меры? Солдаты какое-то время могли держать оборону, но это двадцать, тридцать, пятьдесят человек… А тех – сотни. На наших глазах у женщины помутился рассудок. Она попала в казармы с дочкой, у которой были переломаны обе ноги. Ее на носилках привезли. Они прыгали с балкона, спасаясь от толпы, а потом азербайджанцы-соседи каким-то образом сумели посадить их в машину и увезти. Дочке было лет двадцать с лишним. Мать прыгнула удачно, а она сломала ноги. Хорошо хоть, у нас обезболивающие были, мы давали девочке. А отец не успел прыгнуть. Им все время говорили, что он приедет, что он где-то, у кого-то… Но потом кто-то сказал, что его убили. И когда жена это услышала, у нее случился острый психоз. Она открыла двери и выбежала на улицу…
А нас постоянно обстреливали снайперы с крыш, мы бегали в туалет под пулями. Каждый раз это была своего рода рулетка: вернешься – не вернешься. Женщина выбежала и встала там как живая мишень: мол, убивайте, не хочу жить. Ее силой втащили обратно. Не знаю, что потом с ней стало, но она уже была не вполне вменяемая.
И вдруг однажды мы слышим рокот вертолетов. И видим, что прямо во двор с вертолета опускаются танки, бронетранспортеры. Такая была радость! Хоть кто-то, хоть что-то, хоть будет какая-то помощь. Мой папа тут же подбежал к командиру. Представился, сказал, что здесь 250 человек гражданского населения, которые просто спасаются и ждут помощи. А тот говорит: «Какие 250 человек? Мы прибыли сюда спасать советскую власть в Азербайджане». Оказалось, это была «Альфа» под командованием Лебедя. И я всегда молюсь о том, чтобы на небесах ему было хорошо, потому что, если бы не он, нас
Этот полковник сказал папе: «Я не могу понять, почему нас высадили сюда не неделей раньше, а только сейчас, мы вообще понятия не имели обо всем этом». И добавил, что нет никакой гарантии, что они смогут помочь всем 250 людям, потому что в первую очередь будут вывозить членов семей военнослужащих и самих военных. Только после этого, если будет возможность, вывезут остальных. Увидев папино лицо после этих слов, полковник велел ему быстро собрать семью и через 10 минут быть возле грузовика. Мы схватили чемоданы, которые так и не открыли, и побежали. У грузовика уже было полно людей. Мы каким-то образом втиснулись в него. Сидеть не было никакой возможности, все стояли. Сзади закрывался брезент и там сидели два автоматчика. Кроме грузовика, было примерно шесть-восемь бронетранспортеров. Полковник поднялся через открытый люк, рядом стояли автоматчики. Он в рупор обратился к окружавшей казармы толпе. Говорил около получаса, уговаривал их: «Пожалуйста, разойдитесь, мы приехали не убивать, не будем никого трогать. Расходитесь по домам». И вдруг из толпы выстрелили в него. Попали в одного из автоматчиков, мы так и не узнали, убили его или только ранили. И тут по приказу полковника все прыгнули внутрь, и бронетранспортеры двинулись вперед – через ворота, через машины, через людей, которые не успели разбежаться. Солдаты по пути стреляли, и шальные пули попадали на балконы, убивали тех, кто продолжал стоять там, несмотря на уговоры военных.
Когда мы проезжали мимо какого-то пригорка, нас обстреляли азербайджанские стрелки, ранив водителя. Грузовик остановился… и мы опять стали прощаться с жизнью, потому что уже не надеялись ни на что. Бронетранспортеры один за другим проезжали мимо нас, не останавливаясь, хотя оттуда видели, что водитель ранен, он сразу потерял сознание. Потом один из БТР-ов все же остановился, вышел военный, сел за руль, и мы быстро поехали вперед.
Так мы добрались до станции Насосная, где стояли военные самолеты. Шел проливной дождь, ничего не видно. Людей было много. Нам показали на два самолета – бегите, мол, и поднимайтесь. И предупредили: самолеты военные, сидений нет, будете стоять. Направление тоже назвали – либо в Ростов, либо в Минводы. Мы погрузились в этот самолет и стояли, как селедки в банке. Маме стало плохо, она потеряла сознание… Так мы долетели до Ростова, где нас поселили в общежитие для солдат. А через два дня начали отправлять кто куда хочет – в Ереван, Минводы.
Бостон, штат Массачусетс, США.
7.04.2016 г.
Источник: Panorama
